— Нам что… Нам все едино. Заслоню, думал…

Несмотря на огонь зениток, новые самолеты заходили на бомбежку. Исакову показалось, что у воды, под береговым обрывом, безопаснее, но он не отважился переменить место, сознавая, несмотря на страх смерти, что находится на виду у других. Он остался стоять у среза, лишь чувствуя, как белеет лицом, потому что кровь отхлынула от сердца и в нем образовалась тупая, ноющая, как боль в зубах, пустота.

«Та-та-та!» — колотили часто и нервно зенитки. Бомбы сотрясали землю, песок с откоса с шорохом сыпался Исакову под ноги. Кипели, захлебывались от частой стрельбы счетверенные пулеметные установки роты ПВО, ревели, выли надсадно моторы самолетов, выходивших из пике, с визгом и стоном опрокидывались к земле очередные, чтобы сбросить в гущу паромов, плотов и лодок две-три бомбы.

Странно, что вместо сжимающего душу страха наступило состояние отрешенности, словно он смотрел на происходящее со стороны, а его это не касалось. Одна из бомб угодила в край парома, застигнутого на полпути между берегами. Паром был забит до отказа солдатами: человек двадцать — тридцать. Взрывом взметнуло кверху воду, обломки парома, разбросало людей. Когда водяной смерч осел, Исаков увидел, как к месту гибели понтона устремилась чья-то гребная лодка, увидел, как за доски хватаются многие руки, увидел барахтающихся в воде солдат. Все это медленно относилось течением вниз, в сторону…

— В укрытие! Не скапливаться! — прорвался откуда-то голос Горелова.

«Что ему надо? Зачем? — подумал Исаков. — Разве есть укрытие, которое спасло бы от бомбы?..»

Ему казалось, что налет продолжается целую вечность, а на самом деле не прошло и пятнадцати минут. Самолеты, отбомбившись, уходили. Вдруг за одним потянулся дымок, тут же превратившийся в черный шлейф.

— Горит! Подбили! — загалдели вокруг Исакова. Он обернулся туда же, куда смотрели остальные.

Самолет, отвернув с курса, снижаясь, шел на посадку. Наверное, летчик высмотрел где-то поле, но не дотянул до него, вильнул и врезался в землю. В наступившей неожиданно тишине отчетливо стал слышен каждый звук. Исакову показалось, будто с плеч у него свалилась тяжесть. Сердце, как усталый путник шаги при подъеме в гору, стало замедлять свой стук. Среди отчаянных галочьих вскриков и других голосов выделился властный голос Горелова, отдававшего какие-то приказания.

Вокруг как-то враз все ожило, зашевелилось. Исаков удивился: так много вокруг людей, а он до этого их не замечал! Ему не хотелось, чтобы комдив застал его на прежнем месте, и он, сутулясь, стал подниматься по срезу наверх.

Он ожидал увидеть страшные разрушения, но ничего подобного не было. Деревья, монастырь, машины вокруг стояли как и прежде. Правда, кое-где виднелись воронки с рваными краями, был разбит понтон. Был пулеметный обстрел с самолетов — он отчетливо помнил, как вокруг него сочно, будто первые крупные градины по притихшей листве, зашлепали пули, и, возможно, они тоже нашли свою жертву, и кого-то не стало или мучается раненый. Но главное — страх. Он настигал повсюду…

Исаков нашел лошадей и адъютанта на прежнем месте, но бока лошадей были взмылены. Адъютант принялся сбивчиво рассказывать, как они с ординарцем увидели самолеты и, чтобы не погубить лошадей — особенно вашу гнедую, товарищ подполковник! — вскочили в седла и галопом в лес, подальше от греха. А как только они улетели, — обратно…

— Как раз успел, товарищ подполковник! — радовался он. — Наши все в лесу, товарищ подполковник. Я сначала думал: они лес бомбить, а потом вижу — сюда. Ну, тут я…

Исаков ехал молча, тяжело переживая, что за страхом, вызванным этим внезапным налетом, ему ни разу не пришла в голову мысль о батальонах. Чувство неосознанной вины глодало ему душу. Мучительно стыдно, а никому не признаешься, и надо носить это, прятать в глубине, переживать. Хорошо адъютанту, коноводу. Вскочили в седла — да и были таковы. А вот он вынужден был стоять с Гореловым до последней минуты и слушать наставления о взаимодействии, будто контакт с каким-то командиром дивизиона важнее собственной жизни. Черта с два он станет его искать! Слишком много чести для капитана. Придан полку, так пусть ищет его — Исакова.

На въезде в рощу его поджидали комбаты. Навстречу Исакову метнулся майор Артюхин, кинул руку к фуражке:

— Товарищ подполковник, командир третьего батальона прибыл для получения боевого приказа.

Невыразительное, тяжелое, побагровевшее от стужи лицо, горбом выпятившаяся на спине мятая шинель, давно не чищенные сапоги. Он самый старший в полку Исакова, ему сорок пять лет, и у подполковника не повернулся язык напомнить ему о необходимости должного воинского вида. Человек достиг «потолка», сам это прекрасно чувствует, и замечанием делу не поможешь. Тем более, что и другие не лучше. У Лузгина — командира первого батальона — влажный покрасневший нос, лицо в желтых пятнах, на шинели подпалины, как у солдата. Впрочем, сейчас всем приходится одинаково: походы, бои, ночи коротают у костров.

— Вот что, товарищи командиры, — цедит сквозь зубы Исаков, — наступаем… Вам, Артюхин, брать Толутино. Как только возьмете, из-за ваших флангов выдвигаются первый и второй батальоны. Лузгин слева, Бородин справа. И развивать наступление на Некрасове. Все понятно?

Комбаты долго рассматривают карты, пытаются определить, в каких условиях придется действовать. Кругом лес, болота. И хорошо и плохо.

Исакова раздражает их молчание:

— Все уточнения — на месте. А сейчас переправляться. Первым Артюхин, потом Бородин. К ночи чтобы были в исходном районе. Выступать поротно, немедленно.

Он проследил взглядом за удалявшимися комбатами, пока они не скрылись в лесу, и лишь тогда тронул свою лошадь. В облачном небе появились голубые просветы. Плохо! Уж лучше бы туман, дождь, снег, что угодно, только не ясная погода.

Штаб полка располагался неподалеку от батальонов, в глубине леса. Когда Исаков подъехал, из палатки, пригнувшись, вышел майор Сергеев. Прямой крупный нос у него покраснел от холода, на щеках желтизну пятнами от озноба. Мерзнут все: в лесу сыро, лежит нерастаявший снежок, а тут ни костра развести, ни в деревню ступить.

Исаков окинул тревожным взглядом сбившиеся под деревьями машины, повозки, увидел дымки — кое-кто, вопреки приказу, грелся у огонька, — прихмурил жиденькие брови:

— Распорядитесь немедленно, чтоб ни одного костра. Кухню комендантского полка — подальше!

— Слушаюсь, — с хрипотцой ответил Сергеев, и вскоре его гулкий голос уже разносился в лесу.

В палатке, несмотря на распахнутый полог, — сумрачно. Исаков пригнул голову, шагнул к раскладному столу, приник к разостланной карте. Голубела перед глазами ленточка Волги, кривулявшая среди зеленых пятен — лесов. На ее берегах, неподалеку от Хвастово, — город Калинин. К нему радиально бегут дороги. Одну из них — главнейшую — предстоит перерезать. Фронт под Ржевом и далеко впереди, под Москвой. А здесь, глубоко во вражеском тылу, силами одного полка (другие-то все будут лишь обеспечивать фланги) предстоит сковать и не пропускать к городу целую дивизию. Если рассматривать теоретически — это безумие. Нелегко будет. Ох, нелегко!

Шумно, неуклюже вошел Сергеев, потревожив раздумья.

— Подготовьте боевой приказ, — сказал ему Исаков и стал излагать, кому где действовать. В основе приказа — решение, принятое при встрече с комбатами.

Прервав разъяснения, Исаков прислушался: где-то в отдалении гудели самолеты. Он нервно и зябко потер руки:

— Слышите? Гудят… Понимаете, чем это пахнет?

У переправы, торопливо захлопали зенитки, затрещали часто и густо, сливаясь в клокотание, пулеметы. Земля дрогнула под ногами от тяжелых разрывов.

— Не дадут переправиться, будут висеть над рекой.

— Может, распорядиться, чтобы и наша рота ПВО тоже прикрывала Хвастово? — предложил Сергеев.

— Вы что? — Исаков поднял на него усталые, с голубыми обводами круглые глаза. — Потерять машины, а потом…

Он не договорил, торопливо вышел из палатки. Самолеты гудели над лесом, делая новый разворот.